волшебная беата ждет

вот она гильза от пули навылет,
карта, которую нечем покрыть,
мы остаёмся одни в этом мире.
бог устал нас любить.

the xx – fiction

jack o’connell
valdemar
вальдемар

позвони мне,вальдемар, закричи что-нибудь пьяное, что мы стали ужасно разные.
. . . . . . . . . . . . . .

▸ разрываешь на миллионы кусочков поздравительные открытки от матери, которые приходят пятнадцатого декабря. [выпиваешься за своё здоровье двадцать четыре рюмки конъяка] ▸ тебя восточным ветром занесло в крагерё из ставерна. ▸ выбиваешь дух из добрых молодцев после энной кружки пива в баре/ отправляешь в нокаут своих соперников на ринге. ▸ тебя тянет к девушкам, все твои предыдущие асуры и банши, беата была для души, но есть ли в тебе этих двадцать один грамма? ▸ у тебя заботливая мама, отчим и младший брат, но ты не чувствуешь себя своим в их присутствии,  в редкие ваши встречи ты ироничен и груб, стараешься лишь ещё больше увеличить дистанцию между вами. твоя колкость – твоя броня, латы, чем сильнее уязвим, тем отчаяннее хамишь. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . давай с тобою узнавать, что прячется за блеском флуоресцирующих звёзд, какие витиеватые трудности, пущенные по ветру судьбой, уготованы для беаты и вальдемара. давай с тобою уплывать в самый тихий океан или вместе попадать в шторм, поздно ночью или рано утром на рассвете доставать с антресолей чемодан и отправляться к неизведанным берегам нашего будущего. я вижу яростный ураган и ножевую злость лишь в джеке оконнелле, его историю на клочке салфетки из бара можно переписать, добавить таких необходимых деталей, слепить целостный образ. подарите мне лучистую радость от игры с вами, первым делом покажите, как мелодично звучат_гремят слова в ваших строчках. оплывите по дуге мой второй подводный камень, я люблю чувствовать взаимопонимание со своим партнёром, разговаривать на отвлечённые от игры темы, предпочитаю общаться тет-а-тет. совсем не буду против кросспола. при любых уточняющих и вопросительных знаках оставляйте свои весточки мне в гостевой или регистрируйте ник и пишите послания в личные сообщения.

безумие относительно. всё зависит от того, кто кого запер в какой клетке.
иногда у живых не выходит жить, вальдемар, это про тебя.
. . . . . . . . . . . . . .
я пишу тебе письма, а ты их никогда не читаешь, оставляешь на них свой кофейный развод, сжимаешь в кулаке, щёлк зажигалкой, они умирают в огне.
я с тобой не живу, я с тобой медленно погибаю, хожу по тлеющим углям, битому стеклу и никогда не знаю, чем закончится очередной наш вечер, вдруг в прежде родной ладони увижу мелькнувший сталью нож.
я вспоминаю твой колкий, почти шерстяной, насмешливый голос, усталость столетнего старика в глазах. ты приходишь поздними вечерами – небритый и пьяный, снисходительно треплешь меня по щеке, а на утро исчезаешь. я просыпаюсь в мятой постели, а рядом никого. ты крадёшь, уносишь в своём кармане моё тихое и простое счастье. хуже всего - тишина, без шороха, без вздоха, без слов, без тебя.
ты боялся синяков на запястьях от моих оков, быть запертым в клетке из ребёр. ты хлопал дверью и говорил мне злобно, но с расстановкой ‘беата, даже не думай меня спасать’, какой же ты дурак, я ведь сама спасалась, цеплялась за твой рукав, а ты бросил меня умирать. и дни, побитой собакой плелись в конуру, и день сменяла ночь, а я ничего не замечала. ты не умеешь бросать якоря, забирай свой корабль, уплывай, не возвращайся больше никогда. но нет же ты совершаешь любимый свой ход: шаг навстречу и два назад.
мы с тобой совпадали так идеально, две ломаные половинки одного стакана. но зачем ты появился когда-то, сломав все запреты, стерев все линии разметки, разрушив понятие веры, надежды и любви.
я шепчу тебе, мол это прошлое, друг, а по прошлому не скорбят, а сама вся сжимаюсь внутри. ты кричишь хриплым ангиновым звуком, что в реку заходят дважды, что мосты не падают в одночасье, что твой уход большая ошибка.
как поверить тебе после, что в твоих объятьях не скрываются штыки, что ты не бросишь вновь, пожалуй, я дам тебе шанс, уходи cейчас .

лиричное отступление.

при вашем большом желании я покажу свой последний пост.

беги вперед до боли в ребрах, до слез в глазах,
и никогда, слышишь, никогда не кричи в темноте.

jemima west.
ada.
ада.

все, что вы можете узнать об аде в городском архиве.
. . . . . . . . . . . . . .

▸ 1 сентября; 24 года. [возраст] ▸ родом из британии // крагерё. ▸ гончарных дел мастер. ▸ гетеросексуальна; не замужем. ▸ родители мертвы. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .приходите сияющей в ночи адой, отыщите ее среди сотен лиц и дышите вместе со мной. с нами. обладайте грамотностью и умением выражать мысли посредством строк. не покидайте и не давайте ложных надежд. я со всем помогу, объясню, подскажу.  .ада живет по соседству с идой, и им это по душе. они ужинают вместе или перекидываются парой фраз, выходя на балконы и разглядывая общий пейзаж. ида часто оставляет ключи у нее, а потом забывает и забирает через неделю; ада морщит нос от запаха сигарет в доме иды, и проветривает комнаты, недовольно фырча. у них соседские отношения, полные идиллии. ида учит ее пить из горла бутылки и прыгать на кровати - она учит ее веселиться. ада ведет ее на пляж и вышагивает босиком по песку, а потом показывает рукой на закат,  - она учит ее чувствовать сладкий привкус счастья. .я не знаю, чем закончится ее история. и если понадобится, ида спрячет ее от всех надвигающихся бед.

безумие относительно. всё зависит от того, кто кого запер в какой клетке.
пожалуйста, дай вдохнуть твой воздух. напиши нам свою историю на этом старом клочке бумаги.
. . . . . . . . . . . . . .
.она тянется ладонью к записной книжке в нагрудном кармане - ближе к сердцу - и рисует длинные узоры на белой бумаге. прохожие напрасно ждут от нее ответа, вслух ругаются и продолжают свой путь, не замечая уже за спиной протянутого блокнота с исписанным листом. ада молчит, словно рыба в большом аквариуме с гигантскими акулами. немая.
.о ней не говорят в ее присутствии - отлично слышит - и не смеются в лицо. она одна в небольшом городке, но ее приняли, полюбили, оставили. ей запросто можно доверить годовалого ребенка на день, пустующий дом на неделю, чтобы цветы полить, или стаю домашних собачек, вырывающихся из рук. ада со всем управляется так спокойно и легко, что, кажется, ей любая работа по силам.
.она умеет смеяться. честно. только расскажите ей занятную историю или веселую шутку, от которой судорога по телу и хохот из гортани. только ее смех звучит иначе - надсадно, хрипло. как куряга на последней стадии рака легких, найденный в мусорном баке. как умирающий после трех пуль в сердце. только вот она смеется. и живет.
.у ады собственная мастерская на втором этаже, пропахшая глиной одежда и длинные волосы цвета созревающих колосьев. она не расскажет ничего о своей семье, умолчит о причинах своей немоты, но с радостью покажет детище своей жизни. проведет по коридору с ответвлениями и восхищенно разведет руками: "вот моя страсть, смотри!".
.у нее глаза меняют цвет в зависимости от времени суток: золотисто-бирюзовые ранними рассветами - ада напевает безмолвно любимые строки из песен; цвета морской волны - ада медленно наводит последние штрихи в очередной работе, которую раскупят в считанные минуты забредающие туристы; и, наконец, серые с крапинками зеленой листвы - ада запирает двери мастерской и идет в направлении парка, где просидит несколько часов.
.пятилетняя ада поет звонким голосом, ей аплодируют незнакомые люди в костюмах и женщины в вечерних платьях: она любима публикой. восьмилетняя ада уже не имеет ничего общего с устаревшей версией себя, разрывая ночную тишину слезами и криками. одиннадцатилетней она предпочитает молчать и никогда не знать, каково это - говорить. шепотом, с придыханием, громко, оглушительно. она росла в обеспеченной семье, забот не зная, пока не громкое убийство премьер-министра и его жены в собственном доме. только ребенок выжил, запуганный и повергнутый в шок. итог: потеря голоса.
.она с малых лет находится под защитой государства, путается в ногах у приемных родителей, переезжает с места на место, меняет десятки школ, посещает психолога и не заводит друзей. они ей ни к чему. последнее место назначения - крагерё. городишко, в котором хочется по-настоящему дышать. и она учится заново. 

оставленная записка.

тут пока нет игры, но могу прислать любой из уже имеющихся.

кто сильней человек или змея? ядерный взрыв или планета земля?
кто сильней – ты или я?
ты или я? [q]

red – hymn for the missing

logan lerman
maverick j. Tollefsen
маверик толлефсен

все, что вы можете узнать о маверике в городском архиве.
. . . . . . . . . . . . . .

▸ мальчик-зима [21 год] ▸ крагерё // крагерё. ▸ падший. ▸ не женат, полигамен; ▸ мать и отец . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . сначала маверик был для меня точкой возврата. мертвым доказательством того, что наша жизнь до прыжка - она здесь. она существует. сперва маверик стал для меня, для альмен, шансом вернуться в жизнь. найти сквозь невзрачность ненавистного города его голубые глаза, и остаться. сперва маверик стал для меня всем. а теперь, когда он готов... маверик стал точкой отрыва. стал последней ступенькой перед затяжным прыжком. стал скользкой последней перилой. маверик стал совершенно самодостаточным, не более мертвым, чем живым человеком, уже отнюдь не только в моей голове. сперва маверик был для меня чарли из буковской "хорошо быть тихоней", а сейчас зажил своей жизнью в корне не похожей на запланированную. сперва маверик был для меня закомплексованным мальчиком, пытающимся скрыться ото всех. сейчас я понимаю, что он стремится туда, где считает и находится его настоящее место - на самое дно. поэтому, прошу вас, не выбивайте из него эту спесь. поэтому, я прошу вас, не поднимайте его со дна. мальчику хочется утонуть - так пусть тонет. мальчику хочется привязать себя к камню под водой - так пусть топится. дайте мальчику жить. дайте ему умирать. и ни в коем случае не тащите его наверх. он там, где ему самое место.

безумие относительно. всё зависит от того, кто кого запер в какой клетке.
пожалуйста, дай вдохнуть твой воздух. напиши нам свою историю на этом старом клочке бумаги.
. . . . . . . . . . . . . .
Впервые я встречаю тебя за гаражом. На тебе черная куртка – бомбер и белые кеды, которые всерьез истрепались. Впервые я встречаю тебя за гаражом. Твои волосы торчат во все стороны, глаза полузакрыты и сочатся таким холодом, что хватило бы на целую арктику. Впервые я встречаю тебя по наводке какого-то совета. Ты суешь мне пакетик, в котором покоится сладкая дурман-трава, и цепко выхватываешь из толстых пальцев деньги. Ты хмур и несвеж, каким бывает ветер в начале ноября: забродивший, холодный и зябкий. Своим взглядом пробираешься под ворот, деловито осуждаешь каждую неприкаянную складку на моем теле. Затем, вдруг, ухмыляешься. «ты хоть раз курила траву?». Я деловито ответила, что такое случалось и не надо меня учить. Но ты забил косяк.
Впервые я встретила тебя за гаражом укуренного и от того не менее живого.
Такого больше не повторялось.

Ты никогда не подпускал меня, даже на пушечный выстрел. Рассматривая в тебе, как в мозаике, разноцветные, совсем непохожие на других кусочки, я как рыба задыхалась без возможности тебя решить. Я сходила с ума, вычерчивая на листках дневника твои призрачные, злобные глаза. Я так тебя ненавидела, черт тебя дери, Маверик, за то что ты отнимал у меня любое чувство, кроме любопытства. Оно пожирало меня, как некогда я пожирала веганские батончики bite. Оно глумилось надо мной. Ты надо мной глумился. Встречая на улице ты переходил на другую сторону. Встречая на улице улетал на другую планету.
Затем я встречала тебя только в приемной мисси аульфитц – немецкой женщины психотерапевта, которая не затыкалась о детях африки и всегда заканчивала сеанс на семь минут раньше. Она вся была такая.. такая немецкая. Такая настоящая немка, до чертиков цивильная в своем выглаженном костюме и в поношенных туфлях.

Затем я встречала тебя только в приемной с разницей в пять минут. Замерзшего, почти ледяного после каждого сеанса. Невообразимо трезвого. Совершенно чужого, хотя и близким-то ты никогда не был. И никогда не стал.

«накуримся?»

Ты курил, а я лопала пузыри ароматной розовой жвачки во рту.
- почему ты ходишь к немке, пятница?
- пятница?
- почему ты к ней ходишь?
- потому же, почему и ты. я больна.

В тот день ты сказал, что никаких болезней не существует. Никакой души человеческой нет и в помине. И каждый раз ты выбрасываешь столько денег лишь бы успокоить мать-истеричку. В тот день ты сказал, что каждый находится именно там, где он того сам заслуживает.

- во что ты веришь, маверик?
- в рак и СПИД. Это то, что действительно может с нами случиться.

Ты уходил на полуслове, оставляя меня сидеть с бесконечными ребусами и загадками в голове. Ты никогда не давал знать о себе больше, чем ничего. Ты никогда не был для меня настоящим человеком, обличенным хоть во что-то значимым. Ты никогда.

- кому ты пишешь письма, пятница?
- может быть тебе. Может не тебе.

Ты закатил глаза. Постарался заглянуть в бумажку через плечо, но ничего не вышло. Ты глубоко вздохнул и добавил: «дура ты, пятница».

12 января.
Марта, я снова тебе пишу.
Маверик заходил ко мне ровно четыре дня назад.
Марта, я снова тебе пишу, потому что не знаю что со мной. Холодный и грустный маверик будит во мне то ощущение, когда больше ничего не хочется.
Когда я последний раз его видела, он был одет в серое пальто. И пальто это было такое серое, что скорее напоминало цвет его мешков под глазами, или толерантно намекало на безысходность каждого его дня.
Марта. Я снова тебе пишу. Когда-нибудь я сделаю это. Маверик говорит, что смерть – это только начало. Начало, которого мы очень боимся и именно потому не идем. Он говорит, что надо попробовать все, чтобы войти в смерть [он именно так и говорит] с грузом собственного опыта. Но он никогда не признается в своих словах.
Я видела на его шее шрамы. Штуки три. Но маверик не говорит мне откуда они. Он вообще мало чего говорит о себе, а ты ведь знаешь, как я ненавижу эту тишину.
Я не люблю его, марта. Он мне не друг. И не любимый. И не враг. Он стал моей пустотой. Огромной брешью внутри, которая с каждым днем все сильнее и сильнее разрастается, подобно раковой опухоли.
Марта, когда-нибудь онкология по имени маверик меня погубит.

Какое-то января.
Маверик,
Я устала.
Тебе нравится окутывать свою жизнь пеленой тайны. Завесой несоизмеримого вранья и красочных метафор. Тебе нравится создавать свой кокон из стекла и бетона брошенных наотмашь слов. И все вокруг знают, что мальчик – патологический врун. Но всем нравятся его сказки. И маверик, ты как один из братьев Гримм.
ты красишь жизнь гуашью, преимущественно черных цветов, но это же лучше, чем белый лист.
И красивые девочки шепчут тебе на ухо: «почему ты такой грустный?»
И ты отвечаешь им.
Потому что сдохла моя кошка.
Потому что я подцепил вич.
Потому что я пытался съесть свой локоть.
Потому что отец ушел от меня, воспитав во мне комплекс херового сына.
Потому что я съел пропавшую рыбу.
Потому что я хочу тебя трахнуть.
И красивые девочки заливаются звонким смехом. Потому что им нравится, как ты шутишь. Пусть за твоими шутками стоит слишком много грусти.
В своей грустной манере курить ты прячешь свое лицо за вуалью дыма. Ты прячешься от надоедливых женщин и мужчин за стойкой сизой дымкой. И ты никогда не интересуешься, как дела у твоего лучшего друга. Или у его подружки. Или у их мертвых детей.
Ты никогда не интересуешься почему между жизнью и смертью я выбираю смерть.
Маверик.
Подпусти меня.
Ближе.
На шаг.

Ты прислал мне через два дня. На клочке салфетки, испачканной соевым соусом было написано только три слова: «дура ты, пятница».

Мы лежим на траве и бесстыдно пялимся в небеса. Тебе не нравится, что я так мало говорю. Меня бесишь ты повсеместно. Ты тычешь пальцем в что-то абстрактное, и говоришь, что облако похоже на мартышку. Ты тычешь пальцем в мое плечо и говоришь, что я похожа на мертвое море.
Ты -  мальчик, окутанный тайной.
Ты – мальчик, окутанный ложью.
На обрывках салфеток ты пишешь мне своим корявым почерком. И никогда не говоришь этого вслух.
Ты пишешь.
Альмен, мой отец умер от рака легких.
Альмен, мне нравится твое имя.
Альмен, ты невообразимая дура.
альмен, ты меня бесишь.
Ты молчишь и пишешь.

И мы пишем друг другу. Постоянно. Пытаясь найти в себе нечто живое, что еще можно пробудить на свет. То, что можно вытащить. То, что можно спасти.
Но мы мертвы, маверик.
Оба мертвы.

оставленная записка.

перрон – практически эшафот. советуешь не смотреть,
как поездовый большой живот съедает тебя на треть.

я расскажу тебе про небо, если захочешь.

я видела его густые облака, когда в предсмертном крике рождалось мое спасение. я видела небо, когда оно било меня своими лучами теплыми в самую сущность. я видела его, эджилл. согнутая спина, сплошь покрытая ссадинами да порезами, вживалась в родную землю. в место, где родилась девочка_без_изъяна. а глаза, когда соль сочится из уголков и давит тебя в тишине; они видели только небо. беспросветно далекое. и такое же грустное, как некогда позволяли себе быть мы.

я расскажу тебе про берега, если захочешь.

и про то, как уставшие пальцы ног забывались в песке. и о том, как дышать приходилось через раз. и не было сил даже сдаться. и про то, как песок был во рту, смешиваясь с грязной иссохнувшейся  кровью. и про то, как он хрустел на зубах лучшим лекарством. и я искала на границе сознания отблески, на тебя похожие, и боль мешалась с краской цвета ультраморин. и обязательно про то, что можно научить тело не болеть. а клетки эпидермиса все меняются, и во мне не осталось ни одной, что хранила бы твои забытые приступы.

я расскажу тебе про звуки, если захочешь.

и про то, как они оглушали меня посреди обезумевшей листвы. про то, как звуки посреди смерти становятся твоим главным оружием и худшим твоим врагом. как мы становились спасением, а после – атомной бомбой размером с ограбленное сердце. я расскажу тебе про то, как умею на вкус ощущать плач маленьких девочек на простынях, и взрослых мальчиках в тюрьме своей головы. я все их знаю. я учила их, сандалом втирая в больнючие прорези на собственном теле.  и про то, как можно потеряться в первозданной, самим богом созданной, тишине. и как у тебя в глазах все мутнеет, когда ни одного звука. ни одного вздоха. и даже твое собственное сердце не бьется, оставляя тебе только свободу.

я расскажу тебе про огонь. и воду. и медные трубы.

но больше, конечно, о крови. я расскажу тебе, как умалишённая разносила стены в своей комнате, и как истеричные рыдания заполняли все мое существование. и я расскажу тебе, как летели вниз все мои идиотские мечты и все то, что когда-то во мне жило. и как они с грохотом разбивались о всхлипы маленькой девочки морион. и о том, как кровью на стене я писала «не отдам». зачеркивала. «не кричать». зачеркивала. зарастала. и о том, как огонь изъедал шторы комнаты. и о том, как полыхала моя кровать. и о том, как молилась я господу, чтобы он сплавил мое лицо в этом огне. и как я хотела остаться там. спрятанная, заросшая и запаянная. сгнившая, но переплавленная. на полу той самой комнаты, которая горела и шипела. которая прогоняла мое существо.

я расскажу тебе о том, волчонок, как посреди выжженой тишины истины не находится.

и как ты ищешь по сгоревшим опарышам своих воспоминаний какие-то ненужные куски. и о том, что ничего найти уже нельзя. я расскажу тебе, что храм свободы, что рождается за пару часов в твоем сознании – блеф. и о том что сексуальное желание, при его наличии, можно искупить и с фонарным столбом. и о том, что у нас никогда не было боли общей. и боли страшнее у нас тоже никогда не было. и о том, что нас, кстати, тоже нет.
я расскажу тебе о том, мальчик, что больше не путаю голод с любовью. и что бабочек в животе столько, жаль что они все давно разложились.

я нихрена тебе не расскажу, мальчик, что волком грызется мне в спину.

потому что я ничерта из этого не помню, стоит тебе появиться.  и я на слух вспоминаю слова, отысканные в давно забытых молебниках.

скажи, вдвоем бесконечны мы,как мебиусовский лист.
недолюбовь во время чумы. аспириновый Принц и Лис.

«если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной»

господа, разрежьте женщине грудную клетку, хватит с вас. господа, возьмите лобзик и прямо по впадине прорежьте бледнющую противную кожу, хватит уже с нее.  господа, глотните самого горького спирта что в крови её, словно глицерин сейчас взорвется. господа, девочка будет молчать.
никто не услышит.

тише, и рот клейкой лентой ей заклейте, чтобы связки не надрывала. сделайте так, чтобы никто не узнал. сделайте это как искусный маньяк, ну давайте же. эджилл, натяни улыбку свою косую. натяни. и вскрой этой девочки наконец горло/груднуюклетку/хотьчтонибудь. и в путь, изучать координаты от груди до низа живота. совсем не страшно, совсем не больно. ты видишь, смерть танцует в том дальнем углу, она чувствует первый запах крови, тот самый первый, когда капля падает на пол. это когда ломаются нервные клетки, это когда сердце надрывается на два или три, метастазами по всему внутреннему организму. ну выдерни позвоночник, сломай кости, раскидай внутренности, пусть она танцует свой танец, пусть сводит тебя с ума, пусть закружит тебя в мрачном ритме.
молчи и режь девочку вдоль.
морион хмурится. морион злится и она так безобразна.

- время не лечит, эджилл, здесь ты безумно прав, - её брови почти сходятся в точке соединения с миром, прямо над переносицей, - время учит нас выживать.
морион неловко берет его под руку, губы себе кусает за бессовестные желания, что рождаются в голове со скоростью смердящего опарышами разлагающегося тела. морион увлекает мальчика [несобой] за собой. и цепляется глазами за понурый воздух. – если бы не время, никто бы не выжил, - бурчит она под нос. и целому миру не слышно.
ну кем она была: воздушной принцессой своего подземелья? играла в куклы, шахматные фигуры эти фарфоровые била, злилась, впадала в ярость? она не была прекрасной феей, которая разбивала всем сердца, и цена им была грошь, как и её.
две маленькие фигурки в черной комнате: эджилл и морион.  молчание и тишина.  распутник и безмолвие рядом. он мял черную прямоту волос ее, плевать что их не стало, закури и отпусти.

слова продолжают свой вальс. они говорят «он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени своего».

морион отчего-то вдруг жмет плечами, ежится, словно обданная водой холодной. мы не дышим ровно целую жизнь. мы не видим ровно целую жизнь. вспышка.

- эджилл. и только имя твое я в кармане ношу. морион смолит сизый дым. и графитовый фиолетовый грязью остается на фильтре. раз за разом. и каждый раз после.  морион щурится новому дню, цепкими пальцами вживается ему в рукав. пустыня.

эджилл, я думала, что нет человека сильнее того, кто боли не чувствует. я думала, что все эти наши фантомные вспышки йодированной сосредоточенности боли и страха – они делают нас слабыми. хилыми. хлипкими. я думала, что именно они, вспышки рыжих и красных цветов, оранжевые круги за темнотой сомкнутых век – они делают нас уязвимыми. гибкими. падшими. и я думала, что нет человека сильней, если он никого не любит. потому что, если ты никого не любишь – никто не может сделать тебе так больно. и никто трижды не станет проворачивать рукоятку длиннющего ножа в твоей спине, если ты никого не любишь. и никто страстными поцелуями не вскроет тебе шею от уха до уха, если ты никого не любишь. раньше мне думалось, что если убить эмоции – я стану непобедимой. иконой. святыней. алтарем. и ты сможешь приткнуться ко мне, как к богу обращенный, за спасением. и я обязательно тебя спасу. я обязательно постараюсь тебя спасти.
и я рвала на себе клочками все неживое.
все то, что мешало мне быть живой.
и окончательно сдохла.
эджилл, скалься на меня, на мертвую, припорошенную снегом грязным к твоему порогу. эджилл, давай, раздери мне глотку, что рождает миллион слов гаже всяких мертвенных личинок и червей.

э д ж и л л с п а с и м е н я

человек, который не чувствует боли – прогорает как спичка. единожды и навечно. и как бы ты ни старался в умиротворенной золе даже тепла надолго не хватит. человек, который ничего не чувствует – он слабее младенца. он мертв. в самом своем корне такой человек подыхает и задыхается.
и меня никто не распинал. и никто терновые ветви не вплетал мне в косы. и кос у меня тоже нет. а я все равно сдохла. как и все в этом мире, кроме системы. кроме строя. и кроме пулеметных приказов мужчины, что заходится пеной у рта.  посмотри на нас, мальчик, мы давно умерли. еще там – в очереди наших рождений. и ничего в этой жизни нам не принадлежит. даже собственные чувства.

- я все время думала, как это будет : как мы поговорим, - голос морион низкий, почти сутулый.  девочка молчит. как я объясню тебе, что искала спасение, а нашла смерть. – а теперь мне слов не хватает. морион смотрит на него, различая знакомые черты. и внутри горит что-то бледно и ветрено.
какой ты, ну господи, какой ты. ничей, а в карманах пакеты с чудесами. за пазухой носишь салюты, фейерверки. не целуешь черные тени в зеркалах, совсем другой. совсем красивый. исколотый, избитый током, параллельный, и тебя наверное не молоком, а кровью обливали. мальчик. мужчина. больной мальчик. наверное во снах слишком сильно любишь самых красивых, а по утрам находишь их живыми. красивыми и живыми. совсем, как настоящими.

- ты, главное, на меня не злись, - скукоживается морион. у мальчика_волка есть сотни причин ненавидеть девочку. за холодные пальцы прямо в позвоночнике. за то, что оставила его, когда он нуждался. за то, что пыталась его спасти. за то, что тело не слушалось и рвалось куда-то.

за узкую лисью морду.
за узкую лисью морду.
за узкую лисью морду.

ради имени твоего, господи, прости согрешение мое, ибо велико оно.

трижды я пыталась остаться призраком. мертвыми останками в преисподней собственного крематория. трижды кусала локти себе, пытаясь обкусанными пальцами достать из самых костей воспоминания о том, о ком и скучать то грешно.
и я знала, что не стану твоей иконой. и еще меньше во мне твоего алтаря.
но я скучала по тебе, чертов мальчишка. я так по тебе скучала.

у нас никогда не было вечера на берегу. а ты никогда не курил. 
девочка  никогда не вспомнит мужчину, который не причинил бы ей боли.
об угли всегда обжигаешься, даже когда они кажутся совсем пустыми и холодными.

я просто знаю. что ты должен меня понять. даже если я проклятая, презираемая, шокирующая, извращенная и первая в очереди на сожжение на костре женщина. ты должен меня понять.

в конце концов, я расскажу тебе про небо, если захочешь.
у меня оно есть, и на нем есть место для тебя.